СЕРГЕЙ ПАТАЕВ

ИНЫЕ

(Глава 40А)

​

А дальше началась совершенно другая жизнь. Это уже не была жизнь тэтто. Теперь Сатако жил жизнью мангбада. Спасибо духам, хоть не стал хаби (*202*). Все ж таки духи уберегли быков. Сатако обменял их на оленей. Получилось стадо в пятьдесят голов. С такого стада не прокормится даже такой маленькой семье как у них с Елей. Поэтому олени были отданы в парму Ейко, и Сатако, когда приходила его очередь, каслал оленей. Каслание у ямальских ненцев происходит четыре раза в год. Поэтому Сатако девять месяцев в году был предоставлен сам себе. И нужно было искать какую-то работу чтобы прокормить своих домочадцев.

 

Олень дает мяса примерно пятьдесят килограмм. Для собственного потребления хасаво обычно забивают по два-три оленя зимой и осенью. Шкуры с осеннего забоя идут на пошив одежды, постели и изготовления покрышек для чума. Еще пять-шесть оленей нужно забить чтобы были деньги на закупку продуктов, газа, солярки для снегохода, спирта. Но ни один ненец никогда не пустит под нож больше чем десятую часть своего стада. Иначе так и по миру недолго пойти. Молодняк просто не будет успевать восполнять потери.

 

Сатако экономил на своих оленях как мог, забивал только для собственного пропитания. На мясо не сдавал. Нужно как можно быстрее восстановить поголовье. Без собственного стада Сатако чах на глазах. Не спасала работа на рыбе, куда его устроил все тот же Ейко. Попав к личнику Сатако будто провалился в ад. Он не был больше себе хозяином. Он не мог делать что хотел, не мог наслаждаться природой когда к тому лежала душа. Он вынужден был теперь подчиняться. Всегда и во всем. Началась жизнь, когла день за днем только и делаешь что ждешь команды хозяина. Без команды – ни вздохнуть, ни закрыть глаза. Одиночество, к которому он так привык, когда рядом только ты и твои самые близкие люди – жена и дочь – канули в лету. Теперь его постоянно окружали чужие люди. Они были, как и он, хасаво, но они были другие. Многие происходили из семей где никогда не было оленей. Кто-то был, как он, бывший оленевод. Как правило, оленей лишались по пьянке. Просто пропивали стадо. Пропивали таким как Байрам. Кто более менее смог держать себя в узде и не пить какое-то время – оказывались на рыбе. Кто не мог унять свое горло – гинули вслед за своими стадами.

 

Рыбацкие артели делились на совхозные и личниковские. С совхозными вроде все понятно. Они были как бы государственные. Лучше снабжались, к ним на отдаленные пункты прилетал даже вертолет. Но начальниками в этих артелях были пришельцы. Поэтому денег практически не платили. Работали там за еду. И работали те, кто, как правило, пропивал все что было можно пропить и ради стакана спирта готов был батрачить на пришельцев. А те никак не пытались вразумить несчастных, наставить их на путь истинный, подшить или еще как то спасти от зеленого змия. Наоборот! Вертолет, прилетая за уловом, обязательно оставлял рыбкам спирт. Те пьянствовали несколько дней, потом снова шли ловить рыбу чтобы успеть к новому вертолету. И нужно было хоть что-то наловить, иначе не будет рыбы – не будет и спирта. Пришельцев же все устраивало. Они забирали и рыбу, и вырученные от ее продажи деньги. А несчастные довольствовались спиртом. Хаби, самые настоящие хаби. Но жаловаться было некому. Полиция и бандиты крышевали совхозных боссов. Смельчак просто сгинул бы так и не донеся свое заявление. Да и не было, если честно, охотников на такие жалобы. Хаби, потерявшие и своих оленей, и свои семьи, были никому не нужны. Даже самим себе.

 

Личниковские хозяйства отличались от совхозных тем, что во главе них стояли не пришельцы, а сами хасаво. Ненцы старались не обманывать друг друга. Но очень часто личников кидали перекупы. И тогда вся артель оставалась без денег. Жаловаться также было бесполезно. Заявления принимались, но после того как за личником закрывалась дверь, летели в урны. Участковые даже не трудились их проводить по журналам учета правонарушений. Попытка же пойти выше привела бы растворению жалобщика на бескрайних просторах тундры. И их тоже никто не стал бы искать. Попав в артель, Сатако узнал что брат хозяина имел неосторожность написать заявление в прокуратуру на бездействие участкового Чигиря. Вернее, оставшийся в тундре младший брат знал, что старший брат собирался это сделать. И для этого отправился в Ноябрьск. Написал он или нет – не известно. Но с тех пор его брата никто не видел. Как в воду канул. Для других это стало уроком. Никто больше не жаловался. А чтобы не обманывали на перекупке – приходилось становиться под крышу Чигиря. Тот говорил кому можно сдавать рыбу, кому нельзя. Но цена была в два раза ниже чем та, что висела на пунктах приема. Разница, понятное дело, ложилась в карман участкового. Сдавать налево тоже было нельзя. Уличенным артельщикам сжигали лодки, а некоторые и вовсе пропадали без вести.

 

Удивительно было то, что сдача оленей на мясо была не настолько криминализирована как сдача рыбы. Сатако раньше ни разу не сталкивался с вымогательством или мошенничеством. Поэтому тот беспредел, с которым он столкнулся на рыбе, просто ошарашил его. Это просто невероятно! Как будто материализовались истории о рэкете, про которые он читал в книжках пришельцев. Он даже не думал, что такое возможно в тундре, прямо у него под носом. Оказывается, его народ терпит от пришельцев больше чем многие хасаво могли себе даже представить. Но он был бессилен что либо сделать. Бессильны были и все остальные. Поэтому Сатако и другие его соплеменники старались лишний раз не попадаться пришельцам на глаза. Чтобы не стало себе дороже.

 

Рыбаки тоже кочуют по тундре. Когда на одном месте улов не оправдывает ожиданий, переходят на другие места. В каждой бригаде по четыре –пять человек. Летом они путешествуют налегке, разбивая на каждой точке переносной чум. Зимой же упряжка из шести оленей тащит балк. Балк – это такой дом-вагончик на полозьях. В отличие от чума, оно удобно тем, что не требует постоянной сборки-разборки при смене стоянок. Оно имеет встроенную печку-буржуйку и быстро обогревается. Внутри есть сколоченный из досок стол, скамейки по краям, двухъярусные деревянные нары. Их бригада из четверых человек кочевала зимой с места на место с таким балком.

 

Постоянное общество одних и тех же людей тяготило Сатако. Он скучал по жене и дочери. Он вспоминал как брал их на каслания когла у него еще были олени. Он был с ними единым целым. Сейчас же он учился обходится без них, а они – без него. Чертов пришелец! Чертова попадья! Если бы не они – он был бы сейчас и со своим стадом, и со своей семьей. А еще эти рожи! Постоянно пьют, курят прямо в балке. Сатако еле сдерживал себя чтобы не подраться. Он с удивлением обнаружил, что ненависть в нем вызывают не только пришельцы. Свои, хасаво, тоже доводят его до бешенства.

 

«Что со мной стало? Неужели я заразился от пришельцев? Неужели злой дух Нга вселился в меня и теперь владеет и моей душою, и моим тело?»

 

Сатако не знал ответов на эти вопросы, но ясно представлял себе что с ним творится что-то не то. Он никогда не был агрессивным. Но сейчас он еле сдерживал себя чтобы не набросится на коллег. Он со страхом брал в руки нож, как будто боясь, что не сможет совладать с собой, пустит его в ход против остальных троих. Против хасаво. От греха подальше он оставил тынзян дома. Но при виде ножа у него перед глазами возникали страшные сцены. Это были сцены пыток и убийств. Страшные, кровавые сцены. Со вспоротыми горлами от уха до уха, разрезанными животами с вываливающимися кишками, отрезанными головами. В этих виденьях кровью было залито все вокруг. Это было ужасное зрелище. Но ужасным было не то, что безжалостным палачом в этих страшных видениях был он, Сатако. Самым ужасным было то, что жертвами были другие хасаво. Не пришельцы, а именно хасаво.

 

«Неужели я схожу с ума? – с ужасом думал Сатако. Он боялся засыпать по ночам. Боялся, что Нга ночью отключит его сознание, поднимет его с нар и его руками устроит кровавую расправу над мирно спящими остальными рыбаками. И не у кого попросить защиты! В их балке не было ни симзов, ни иконы Николая Чудотворца. Вообще ничего! В этом странном доме на полозьях не было духов. Для них тут даже не было запланировано никакого места. Зато внутри балка рекой лился спирт, курились сигареты, велись похабные разговоры. Это место не было под защитой ни Нума, ни Николая Чудотворца. Здесь безраздельно царствовал Нга, дух зла.

 

Сатако изо всех сил держался. Находясь в одном помещении с остальными он вынужден был вдыхать табачный дым, хотя уже больше года как бросил курить. Они постоянно приставали к нему, требуя выпить с ними, говорили что он их не уважает. Но Сатако уже много месяцев не брал в рот спиртного. Он помнил, что из-за этого поганого спирта он чуть не потерял семью. Он помнил, что сотворил с Елей. Как бы ни хотел он этого забыть, сцены насилия над женой постоянно стояли перед глазами. Еля давно простила его. Но он сам себя не простил. И поэтому ночью кровавые кошмары чередовались со зверским изнасилованием жены. От обоих снов Сатако вскакивал в холодном поту. И вот уже третий месяц он не мог спокойно спать. Выспаться получалось только когда приходила его очередь каслать оленей из пармы. Или когда он спал дома, в поселке. В эти нечастые ночи он спал без снов. И это были его самые счастливые ночи.

 

Но что-то нужно было делать с этим сумасшествием. Сатако понимал, что добром эти кошмары не закончатся. Или он когда то не выдержит и убъет своих коллег-рыбаков, или они в пьяном угаре забъют его до смерти из-за очередного отказа уважить их и выпить с ними.

 

«Мне нужно лечение, однако. Нужно идти к шаманам».

 

Сатако твердо решил, что как только закончится вахта – он обязательно пройдет обряд очищения от злых духов. Но его вахта заканчивается только в марте. А сейчас – начало февраля. Нужно почти месяц держать себя в руках. Не сорваться, не дать злому духу Нга взять верх над его сознанием. Всего лишь месяц. Только один месяц, и он не увидит в следующие три месяца этих пьяных рож.

 

Утром они поменяли стоянку. На новое место шли весь день. Дошли до Яху – реки узкой но глубокой. Обрывистый и высокий берег затруднили бы переправу в летнее время, но сейчас, зимой, лед облегчал это дело. Найдя место с пологим берегом, они переправились на другую сторону. Потом была тяжелая работа по бурению лунок во льду чтобы можно было поставить сети. Приходилось следить чтобы лунки не замерзли раньше времени.

 

Ловили ставными сетями. Длинные, тридцатиметровые в длинну сети, с множеством мелких ячеек, вертикально спускались в проруби-лунки. Внизу сетей были колья, которыми сети входили в ил и получалась как бы стена. Другие колья вбивались в лед на поверхности и держали сеть в вертикальном положении. Рыба натыкается на такие сети и запутывается в ячейках. Задача рыбака – время от времени поднимать сети, вынимать улов из ячеек и складывать в специальные бочки. Способ ловли варварский, но на российском Севере – самый распространенный.

 

На этот раз Вавля угадал с местом. За несколько часов рыбаки наловили четыре бочки. Было полно белой рыбы, к которой привыкли ненцы – мускун, щекун, сиг. Впервые попалась красная рыба, так ценимая пришельцами.

 

Глаза Вавли, бригадира артели, загорелись когда кто-то показал ему горбушу.

 

-- О! Горбуша! – обрадоваося Вавля. – Лупа (*203*) будут довольны, однако.

 

К вечеру уже было 8 полных бочек рыбы из них две полные бочки красной рыбы. Хасаво не едят кросной рыбы, отдавая предпостение мускуну или нельме, н худой конец – щекуре. Эти виды рыб называются белыми потому что имеют белое мясо. Ненцы уверены что икра у красной рыбы невкусная. Хотя Сатако, когда ему дали попробовать, не был особо разочарован. Икра как икра.

 

Вавля объяснял что раньше красной рыбы на Ямале не было. Он происходил из семьи потомственных рыбаков, но дед не встречал никогда горбушу в своих сетях. Однако отец Вавли рассказывал, что красную рыбу в этих местах стали разводить при Хрущеве. Рыба быстро прижилась и расплодилась в водоемах округа и теперь попадается в сети рыбаков. Горбуша – главный востребованный товар у перекупов.

 

Удивительно, но за одну неделю их артель выловила всю свою годовую квоту. Ненцы искренне не понимали какой идиот эти квоты устанавливает. К примеру, на нельму было всего 6 кг в год, а на щекура – 5 кг. Ловля муксуна и вовсе была под запретом. Запрещали ловить и горбушу. Эти квоты вызывали молчаливое негодование у ненцев. Но если тебе крышу держал участковый Чигирь – никакая рыбинспекция тебе была не страшна на территории Ноябрьского района.

 

В прошлом году, в это же самое время, он был дома, с семьей. Сейчас же Сатако вместе с Вавлей, еще одним работником, в последний раз проверял бочки с рыбой.

 

Звук вертолетных лопастей появился раньше чем сам вертолет. Вавля постучал в дверь балка и оттуда стали неспешно выходить люди. Кто-то был с похмелья, кто-то с просонья. Сатако с отвращением смотрел на них. Вскоре вся бригада собралась у бочек. Огромный «Ми-26», самый большой транспотный вертолет в мире, завис над балком, как бы раздумывая, а потом стал плавно спускаться на снег перд балком.

 

Сатако и раньше видел вертолеты. Но такие огромный – впервые. Когда открылся задний люк и оттуда выбросился трап стало ясно что внутри может поместиться даже грузовик. Вавля говорил что за раз эта махина может поднять до 20 тонн груза.

 

-- Ну чего стоите?! – крикнул Вавля. – Грузите давайте! Живо!

 

Мужики молча и нехотя приступили к работе. По двое, они таскали бочки внутрь вертолета. Сатака досталась задача поегче – крепить бочки внутри вертолета. Вавля, бригадир артели, выделил его как непьющего среди остальных и поэтому доверял ему более ответственные и менее физически затратные поручения. Сам Вавля не гнушался прикладываться к стакану вместе с остальными но никогда не терял трезвости рассудка сколько бы ни выпил. Что было редкостью для хасаво. Обычно алкоголь валил их с ног и напрочь выключал мозги. То, что ненцы творили под спиртом, неиначе как дьявольщиной назвать было нельзя.

 

Когда последняя бочка плюхнулась у ног Сатако и с ее креплением было покончено, помощник пилота, всем это время стоявший в дверях кабины пилота, подошел к Сатако и указал пальцами на деревянный ящик. Говорить что-либо было бесмысмленно так как шум работающего двигателя заглушал напрочь любые звуки.

 

«Это ваше, забирайте» -- понял Сатако по жестам пришельца и закивал. Подозвав жестами двух соплеменников он приказал им выносить ящики.

 

Как бы догадываясь что внутри, ненцы крайне осторожко, будто фарфоровые, снесли ящики из вертолета и сразу же скрылись в балке. Сначала первый, потом второй. Сатако вышел из вертолета. Вавля помохал пилотам и огромная железная птица стала медленно подниматься в небо. Сделав круг над стоянкой рыбаков легла на бок и красиво исчезла вдали.

 

-- Пойдем с нами, однако, -- позваля Вавля. – Еду тоже привезли.

 

Бригадир не обманул. Еда, действительно, была в одном из ящиков, но занимала только его половину. БОльшую же часть занимали бутыли со спиртом. Сатако и Вавля присоеденились к товприщам. Спирт быстро прибавил всем настроения. Почему-то мутная жидкость бойко разливалась по граненым стаканам с веселым перезвоном. Хмурые рыбаки, еле как погрузившие бочки в вертолет, преобразились до неузнаваемости. Теперь они излучали энергии не меньше чем атомная электростанция. Вавля тоже присоеденился к своим работникам.

 

И только Сатако не пил. Поев варенной картошки с мясом он ушел к своим нарам и, не раздеваясь, лег. Закрыл глаза, но заснуть не было никакой возможности. Балк не был разделен на комнаты, это было одно пространство с четырьмя стенами. Полежав, он, как и обычно, достал из кармана свой бумадник. В нем было немного денег, но самое ценное – это фотографии Ели и Неко. Всего три снимка, но они были дороже ему всего на свете.

 

Из раздумий его вырвал чей-то грубый смех. И вот Сатако уже не смотрит на родные лица на снимках потому что их больше нет у него в руках. Чья-то пьяная рожа разглядывает его жену и плотоядно улыбается. Он просто вырвал снимки из рук Сатако и стал, щурясь пьяными глазами, разглядывать его жену.

 

-- О! Хороший мядонзэй (*204*). Подаришь?

 

Разум Сатако помутился. Он слишком долго терпел эти пьянки, постоянные поддевки. Все накапливалось внутри и взрыв не мог не произойти. Слишком сильная была ненависть к ним. И даже то что они были хасаво уже не играло никакой роли.

 

Такого он простить не мог. Иначе перестал бы чувствовать себя мужчиной. С диким рыком Сатако бросился на работника. Такого же хасаво как и он сам. Он в прыжке повалил своего обидчика на пол. Фотография в порыве борьбы была разорвана в клочья. Стальные руки Сатако сомкнулись на шее обидчика. Тот захрипел, вяло сопротивляясь. Его помутневшие глаза глядели в усзкие налившиеся кровью щелочки Сатако.

 

Сейчас бы очень пригодился нож, подумал Сатако. Но от греха подальше он держал свой тынзян на улице. Зря. Он бы сейчас одним ударом располосовал бы это ничтожество, посмевшее опозорить его семью и его самого.

 

-- Оставь его! – приказал Вальва, но Сатако, казалось не услышал, продолжая все силнее и сельнее стискивать горло пьяного товарища.

 

Кто-то ударил Сатако по спине, но так как на нем была малица – она смягчила удар. Но тиски он все-таки инстинкивно ослабил на какое-то мгновение. Этого мгновения хвтаило лежащему на полу чтобы в желании житьб собрать последние силы и боднуть Сатако головлой в лицо. Удар получился сильный. Аж искры из глаз посыпались. Сатако пошатнулся, но удержался. Но следующий удар, нанеселенный чем-то тяжелым по голове, выключил его сознание и провалил в небытие.

​

ПРИМЕЧАНИЕ к ИНЫМ (Глава 40А)

​

*202*. Хаби (ненец.) – Изначально люди, нанимавшиеся пастухами к оленеводам. В настоящее время это слово имеет более широкое значение: работник, раб, иноплеменник, пленник. Этим термином ненцы также могут называть своих соседей по тундре (ханты, манси, селькупы и т.д.), но на русских и иных пришельцев этот термин не распространяется.

 

*203*. Лупа (ненец.) – русские; в широком смысле этого слова – все люди с Большой Земли. Носит ироничный оттенок.

 

*204*. Мядонзэй (ненец.) – подарок гостю.

​

​

​