СЕРГЕЙ ПАТАЕВ

ИНЫЕ

(Глава 17А)

​

А весной Неко перестала их радовать. Нет, не так. Сатако и Еля по-прежнему радовались, что она у них есть. Но с девочкой стало происходить что-то не то.

 

Когда у оленей выросли новые рога Сатако, как и все соседи, откочевал со своим стадом далеко на север, за Полярный Круг. Обычно они кочевали на севере Пуровского района там, где река Таз распадается на множество рукавов и многоводной дельтой впадает в Тазовскую губу, неся пресную воду по болотам Западно-Сибирской равнины, беря свое начало на Сибирских Увалах (*52*). К крайней точке своих кочевий, к Тазовской губе, они приближались не сразу. Постепенно, день за днем, неделя за неделей вслед за своими оленями ненцы двигались на север, все дальше и дальше уходя от своих факторий. Достигнув губы, примерно через месяц после прибытия начинали обратный путь. Все делалось по веками заведенному распорядку и не было охотников его нарушать.

 

Это было первое кочевье в жизни Неко. Она радовалась всему новому, что встречала на своем пути и злилась всему, что не понимала. Еля стала замечать, что ребенок быстро устает. Если раньше Неко могла несколько часов подряд бегать по дому, по снегу и не выглядела уставшей, то теперь достаточно было полчаса активности – и ребенок начинал валиться с ног, причем в прямом смысле этого слова. Она могла бегать возле чума и, устав, упасть и уснуть. А в отдельные дни, наоборот, почти не проявляла активности – могла долго лежать на оленьих шкурах, переворачиваясь иногда на другой бок. Не ходила, а только ползала и плакала. В другой день, наоборот, могла быть гипервозбужденной. Ни с того ни с сего брала вещи и кидала, ломала то, что могла ломать, до крови разгрызала пальцы и потом постоянно их теребила, отчего они заживали очень долго.

 

Для Ели это кочевье было мучением. Она с нетерпением ждала осени. Впервые в жизни она мечтала вернуться в факторию – там им с ребенком было бы легче. Она чувствовала, что с Неко происходит что-то не то, но боялась сказать об этом Сатако. А муж, занятый своими оленями, не замечал, что с ребенком происходят перемены, отнюдь не в лучшую сторону.

 

К осени Неко стала хуже есть. Если раньше она запросто могла съесть шмат вяленого мяса, то теперь ей трудно было жевать. Не помогало даже то, что Еля отслаивала ей мясные волокна. Девочка просто брала их в рот и глотала не пережевывая. Кусочки застревали в горле, она начинала давиться, задыхалась, и тогда приходилось пальцами лезть в глотку и доставать их оттуда. Сносно Неко могла кушать только жидкие блюда – бульоны, негустые каши. Еля кормила ее с ложечки как шестимесячную. Иногда девочка впадала в долгую прострацию и Еле приходилось не только вливать Неко бульон в рот но и опрокидывать голову, чтобы пища попадала в желудок. Когда поначалу она этого не делала бульон выливался изо рта и весь оказывался на одежде.

 

Но страшнее всего было, когда девочка начинала неметь. Дыхание замедлялось, пульс почти не прощупывался, глаза стекленели. Девочка могла лежать так и час, и два, но потом отходила. Иногда при этом изо рта шла слюна. Нет, конвульсий при этом никаких не было. Девочка просто лежала бревном со стеклянными глазами. Такое случалось не часто, но всякий раз Еля боялась, что больше Неко к ним не вернется.

 

Как она плакала! Как она просила Я-Небя и Нума не забирать к себе Неко. Она просила забрать ее, Елю, но отпустить девочку, оставить ее с отцом. Но с каждым днем состояние девочки становилось все хуже и хуже.

 

Вместе с изменениями, происходившими с дочерью, начала меняться и мать. Ложась спать Еля подолгу не могла уснуть, прислушиваясь к дыханию своей малышки. Неко спала рядом и Еля, когда муж крепко засыпал, отодвигалась от него и поворачивалась к девочке. И крепко ее обнимала. И плакала. Плакала так, как может плакать только безутешная мать не в силах помочь своему дитяти.

 

А утром начинался новый день. Если не нужно было перекочевывать на новое место, Еля пыталась вернуть интерес к жизни у своей дочери. Ребенок уже редко когда вставал на задние ноги. В основном Неко передвигалась ползком. И если раньше «ма-ма» и «па-па» беспрестанно срывалось с ее губ, то теперь единственные звуки, которые издавала дочь, были стоны. Стонать, кричать и рвать на себе волосы готова была и Еля, не знавшая как помочь своему ребенку. А для матери нет ничего страшнее чем видеть, как страдает ее плоть и кровь.

 

Поэтому Еля решилась на преступление.  

 

Ненцкий чум – это центр семейной жизни. Отдельный мир, отдельная планета, где всему отведено своем место. Там действуют многовековые правила и законы. Наклонные шесты, покрытые шкурами, которые как бы создают воздушную сферу, окутывающую Землю. Чем богаче семья, тем больше чум. У бедняков чум остроконечный, у богатых он состоит из жердей. Берут сорок шестов и покрывают нюками (*53*). Диаметр чума достигает до 8 метров, в нём может одновременно находиться человек двадцать.

 

Внутри чума каждый предмет и каждое место с древности имеют своё назначение. Центральной осью чума служит священный шест симзы. На нём висят семь голов семейных и родовых духов. Если это чум шамана, то симзы обязательно украшают изображением священной птицы минлей. По симзам дым от очага поднимается к верхнему отверстию чума. Согласно легендам, по этому священному шесту герои улетали на битвы и военные подвиги.

 

За симзами находится священное место — «си». Только старшим мужчинам разрешается на него наступать. Для детей и женщин — это место запретное. Тут находится священный ларь. В нём хранятся духи покровители очага, семьи и рода. Там же хранятся все семейные сбережения и реликвии, оружие и ящик с инструментами. Эти вещи доступны только для главы дома, а для других членов — табу.

 

Для женщины в чуме есть свое место – оно называется «не». Оно находится напротив си, у входа. Здесь женщина занимается всеми домашними делами. Посередине, между не и си, находится спальное место. В изголовье кладётся пояс с амулетами и ножом. Ложась спать, мужчина укрывается женской ягушкой (*54*). Летом спальное место отгораживают пологом из ситца. Полог используют только ночью, днём его аккуратно сворачивают в рулон и закрепляют подушками. Дети лежат рядом с родителями. Дальше от симзы укладывались неженатые старшие сыновья, далее — старики и другие члены семьи в том числе и гости. В чуме очень дымно, но летом дым — хорошее спасение от комаров.

 

Из-за частых перемещений в чумах нет ни кроватей, ни шкафов. Из мебели только маленький столик. Раньше чум освещался светильниками, которые делались из обожженных глиняных чаш и наполнялись рыбьим жиром, в который опускали фитиль. Потом появились керосиновые лампы. В наше время можно встретить в чумах полноценное электричество, которое дают автономные дизельные электростанции. Но повсеместного распространения такие генераторы не получили – во-первых, из-за дороговизны самих генераторов, во-вторых из-за дороговизны топлива, а также из-за проблем с восполнением запасов этого самого топлива. По тундре ведь не стоят заправки за каждым лишайником, дорог нет, а расстояния между населенными пунктами могут достигать сотни километров.

 

У Ели и Сатако не было дизельных генераторов. По вечерам чум освещали светильники с рыбьим жиром. Пламя подрагивало от движений воздуха, тусклый свет отбрасывал замысловатые тени людей и предметов. При желании в этих тенях можно было узнать сказочных животных или даже злых и добрых духов – все зависело от того, что хотел увидеть смотрящий на них.

 

Их чум был небольшой, конусообразный, но даже в нем было традиционное деление на си и не. А в центре, как и положено, находились симзы. В их чуме вольготно помещались двое взрослых и годовалая девочка, при необходимости там можно было бы разместить еще одного-двух гостей. Они кочевали втроем и большой чум им был ни к чему.

 

Еля знала, что не имеет права находиться в си. Она была добропорядочной ненецкой женщиной, воспитанной на традициях и нравах ненецкого народа. Еще будучи маленькой девочкой она узнала от матери, что ей можно, а что нельзя, и все время своего взросления не огорчала родителей. Ибо от порядка в семье, от следования вековым правилам, от соблюдения заветов и традиций предков зависело и благополучие в семье.

 

Выйдя замуж за Сатако Еля осталась все той же благонравной и воспитанной ненецкой женщиной, которая занята поддержанием домашнего очага и ни в чем не огорчает своего мужа.

 

Но странное, с каждым днем ухудшающееся состояние дочери, выбивало ее из колеи. Она без энтузиазма выполняла свою работу по чуму, могла недоследить за приготовлением еды. Сначала Сатако терпел, потом пытался понять, что происходит и требовал объяснений, но, не получая их, начинал злиться и старался реже появляться дома. Приходил только переночевать, и через пять-шесть часов снова уходил к своим оленям.

 

А Еля не знала, как ему сказать о болезни дочери. А в том, что Неко болеет, она не сомневалось. Сердце ей подсказывало, что болезнь у ребенка не простая. Но не было у Ели до этого опыта материнства, а сестры и племянники, за которыми она помогала ухаживать до своего замужества, не болели так как болела ее Неко. И посоветоваться было не с кем – только тундра кругом. Даже если бы и был мобильный телефон – отсюда не позвонишь, в этих местах не было покрытия сотовой связи. Да и чтобы ей дал такой звонок? Разве врач или шаман могут помочь, не видя ребенка, не видя ее страданий?

 

И Сатако она не решалась сказать. Она помнила, что когда ее выдавали замуж, отец хвастался, что она абсолютно здорова, родит Сатако здоровых детей. Учитывая, что численность ненцев с каждым годом сокращалась, это был немаловажный нюанс. Также не улучшало качество потомства и браки внутри своего народа – при общей численности в пятьдесят тысяч человек ненцы, чтобы сохранить свои обычаи, свой род, старались брать в жены только представительниц своего народа. В итоге кровь не обновлялась, все давным давно были друг другу родственниками, и порой длинными зимними вечерами, перебирая в памяти всех предков, кто на ком был женат, кто за кого выходил замуж, находили таки общих родственников у своих супругов.

 

В ненецком обществе к детям с врожденными физическими пороками относились не так толерантно, как на Большой Земле, не говоря уже про Европу или Америку. В постоянных кочевьях они были обузой, им нельзя было оказать должного ухода, поэтому такие дети всегда пополняли детские дома в Ноябрьске, Сургуте, Норильске, других городах. В разы уступая русскому населению по количеству, в населении всевозможных детских домов Севера, приютах и интернатах ненецкие дети преобладали, уверенно держа пальму первенства с самого момента появления подобных заведений.

 

Как паршивая овца выбрыкивалась из стада, так и от таких детей избавлялись. Их отдавали на попечительство социальных органов и забывали про них. Рожали новых. И если они были нормальными, их оставляли в семье, растили, готовили себе смену, воспитывали для продолжения своего рода. Но кровь застаивалась, и таких детей становилось с каждым поколением все меньше и меньше. Те ненцы, которые ушли в города, напрочь забывали свои предрассудкам. Но они потому и уходили, что у них появлялся спутник жизни из другого племени – жена или муж. Да и жизнь в городе лишена тех трудностей, особенно бытового характера, с которыми сталкиваешься во время кочевий или в фактории. И выходить больного ребенка, поставить его на ноги и дать надежду на нормальную жизнь – не так трудно, как в тундре, где ФАПы (*55*) стоят заколоченные месяцами, а участковые медработники осматривают своих пациентов только в воображении.

 

Еля всегда помнила историю своей двоюродной сестры, которую бросил муж. Она была хорошей женой, но не смогла родить ему здорового ребенка. Первый их сын, мальчик, родился с заячьей губой. Ему поставили диагноз умственная отсталость, и ребенка пришлось отдать в детский дом. Они попытались еще раз, но второй раз ребенок и вовсе родился мертвым. Муж бросил ее и нашел себе другую женщину – зачем ему жена, которая не может ему дать нормальное потомство? Сестра от отчаяния ушла в город и больше о ней никто и никогда ничего не слышал.

 

Еля с ужасом видела, что судьба сестры повторяется на ней самой. Как поведет себя Сатако, если узнает, что их дочь больна? Любой мужчина-ненец на его месте поступит только так: отвезет ребенка в город, в приют, и серьезно поговорит с женой. Как будто от женщины зависит, кого она родит и как! Но Еля не хотела никому отдавать свою Неко. Она ее так любит! Но, вместе с тем, кто о них будет заботиться, если Сатако не будет рядом? К родителям она тоже не сможет вернуться – это позор! Жена не имеет права ослушаться мужа. Ее не пустят на порог чума. Что они тогда будут делать? Они не выживут, они пропадут!!!

 

Еля очень боялась. Она боялась всего – боялась за здоровье Неко, боялась вызвать гнев Сатако, боялась сойти с ума от страха и горя. Что ей делать? У кого просить помощи?

 

Ночами, когда Сатако и Неко уже спали, а она не могла уснуть, она молилась. Нет, она не вставала – она лежала рядом с мужем, прижимая к груди дочь – самое дорогое что у нее было. Она молилась про себя. Читала молитвы, которые помнила, умоляла Нума, Я-Небя, духов помочь выздороветь ее дочери. И все чаще поглядывала на си – там, где был ларь с духами. Возможно, если бы она смогла подойти к нему поближе, они бы услышали ее. Но как?! Это ведь такой грех!!! Если она прогневит духов, они даже могут наказать Сатако за то, что он не усмотрел за своей женой. Но разве мольба о здоровье ребенка может разозлить тех, кто всегда покровительствовал их роду? В чем тогда смысл покровительства, если не в помощи? И однажды она решилась.

 

Дождавшись, пока Сатако уйдет, она, перестав претворяться спящей, быстро вскочила и побежала к пологу, чтобы убедиться, что он действительно ушел. Убедившись, стараясь ступать на носочках, собрала всю свою силу воли и сделала шаг. Тот единственный шаг, который отделял ее, хорошую жену своего мужа, от грешницы и святотательницы.

 

Она вошла в си, и постояв несколько секунд в нерешительности, открыла глаза, зажмурив их перед первым шагом. Ничего не произошло – ни грома, ни молний, ни пропастей в земле. Все оставалось на своих местах, как и секунду назад. Второй шаг она делала уже более уверенно. Подойдя к симзам, она прижалась к шесту и стала просить духов вернуть девочке ее здоровье. Она просила каждого по отдельности и всех семерых сразу. Старалась держать себя в руках, но нервы сдали, и под конец она расплакалась и упала на колени. От ее плача проснулась Неко, и она, забыв про все, бросилась к ребенку.

 

На следующий день она снова вошла в си после ухода мужа. Потом на следующий день, и стала это делать каждый день. Она стояла перед духами на коленях, она умоляла их о помощи, плакала, просила обменять ее жизнь на жизнь дочери. Но духи оставались глухи к ее мольбам. Может, потому что просила женщина. А может и потому, что о помощи к ним взывала преступница, которая, наплевав на многовековые правила и табу, наплевав на своего мужа и подставив его под гнев духов, вошла в святая святых и посмела о чем-то их просить.

 

И однажды за все ее преступления и грехи последовала расплата. В тот день, предприняв все необходимые меры предосторожности, она вошла в си только после того, как Сатако ушел. Но духам было угодно вернуть его. Именно его руками они решили покарать Елю. Утром, уходя к стаду, он забыл свои сигареты в чуме, и вернулся обратно. Вернее, духи сделали так, чтобы он их забыл. Откинув полог чума, он остолбенел. Его жена, его Еля, которой он доверял как самому себя, лежала в си. У него потемнело в глазах, как будто резко выключили свет. Внутри все похолодело. На завтра он не смог вспомнить как кричал на нее, как схватил за руку и больно дернул, чудом не сломав. Неко, проснувшаяся от криков, тоже громко кричала и плакала.

 

-- Ты нас всех погубишь! Что ты наделала?! – неистовствовал Сатако. – Духи теперь нас никогда не простят.

 

Но Еля лежала, сжавшись в комочек, и беззвучно плакала. Она даже не делала попыток оправдаться – зачем? Да и какое может быть оправдание у человека, осмелившегося совершить такое? Будь что будет.

 

Сатако хотел ударить ее, настолько он был зол, но что-то останавливало его. Он даже руку поднял, замахнулся, но ударил не жену, а себе в ладонь. Ударил сильно, до искр в глазах. Плечи Ели вздрагивали от беззвучных рыданий. Неко от испуга орала так, что, казалось, их слышат на другом конце тундры.

 

Ругаясь матом, потому как в ненецком языке не находилось слов, чтобы выразить свое негодование, Сатако выскочил из чума, так и не взяв сигарет, за которыми он вернулся – с тех пор он больше не курил.

 

Еля продолжала плакать даже когда он ушел. Даже когда стал исчезать в дали его голос и топот оленьих копыт, которых он погнал на пастбище. И только когда к ней подползла Неко и обняв за ноги, впервые за несколько недель сказала «ма-ма», она успокоилась и стала приходить в себя. Подхватив девочку и прижав к своей груди, она дала слово самой себе, что чтобы ни случилось, она никогда не бросит свою дочь. Если им суждено жить, они будут жить вместе. Если Неко умрет – она уйдет вместе с ней.

 

Духи со своих мест на симзах бесстрастно смотрели на мать и дочь, на единой целое, и невозможно было понять, что они чувствуют – одобрение или осуждение, радость или гнев.

 

Но Еле и Неко в эту минуту ни до кого не было дела. Они радовались тому, что есть друг у друга.

​

ПРИМЕЧАНИЯ к Иным (Глава 17А)

​

*52*. Сибирские Увалы — система возвышенностей на севере Западной Сибири, протянувшаяся с запада на восток от Оби до Енисея на 900 км. Располагается в Ямало-Ненецком и Ханты-Мансийском автономных округах и на части территории Красноярского края. На Увалах на всей их протяженности разведаны богатые месторождения нефти и газа.

 

*53*. Нюки -- части оленьих шкур. Их сшивают в сплошные полотна, а затем покрывают шесты. Для покрытия чума в зимнее время требуется от 65 до 75 шкур. С июня по сентябрь происходит переход с зимних нюков на летние.

 

*54*. Ягушка (палица) - женская верхняя зимняя одежда. В отличие от мужской имеет разрез спереди. В настоящее время она встречается двух типов, различающихся как покроем, так и характером украшений и отделки. Обычно на изготовление ягушки идёт четыре летних шкуры, для подкладки столько же осенних и одна шкурка на воротник. При изготовлении используются куски меха белки, бобра, лисицы; в швы вставляются лоскутки разноцветного сукна, скрученные у основания с узенькими полосками меха.

 

*55*. ФАП – Фельдшерско-акушерский пункт. Лечебно-профилактическое учреждение, оказывающий доврачебную помощь в сельской местности. ФАПы работают в составе сельского врачебного участка под руководством районной больницы.